Под чужим именем [Сборник litres] - Виктор Семенович Михайлов

воскресенье совхозу обещана помощь. Травы стояли хорошие, и если в воскресенье люди выйдут на луга, — быть совхозу с сеном!

«Надо хорошенько накормить косцов, — думал Забелин. — Правда, их ни мясом, ни маслом не удивишь, — агроном отведал солдатских щей. — Но мы им подбросим ранних помидоров да по кринке топленого молока!» — решил он и, придя в отличное настроение, размахивая на ходу полевой сумкой, запел песню о «…дивчине, да о чернобровой…».

Агроном шел лесом и пел. По мере того как темнее и глуше была лесная чащоба, глуше становилась и песня, потом она угасла совсем. Забелин шел молча. Внезапно далеко впереди себя он услышал злобный собачий лай. Агроном прислушался и пошел быстрее. На вырубке, поросшей молодым подлеском, зажмурившись от яркого солнца, он остановился и вновь услышал собачий лай. Когда агроном открыл глаза и после сумрака чернолесья стал различать предметы, он увидел, как стая ворон, неистово каркая, кружила над молодыми деревцами. Сделав круг, воронья стая камнем пала в кленовый подлесок, но злобный собачий лай вспугнул птиц. Они вновь поднялись и, нещадно каркая, слетались в плотную стаю.

Осторожно, стараясь не наступать на сухой валежник, агроном подкрался к молодым кленам, раздвинул ветки и заглянул на полянку.

Лицом вниз на поляне лежал человек. Он был одет в офицерскую тужурку. Забелин различил на серебряных погонах с одним просветом две звездочки. В стороне он увидел бумажный сверток, из которого выглядывала банная мочалка, и в полуметре от нее фуражку с авиационной эмблемой. Из кармана тужурки торчала, надорванная и наполовину разворованная хомяком, пачка печенья. Хомяк, с защечными мешками, набитыми печеньем, лежал здесь же, задушенный рослым темношерстным псом, который, точно в карауле, ходил вокруг лежащего человека и, угрожающе рыча, смотрел на кроны деревьев, где шумно спорило воронье.

Почуяв человека, пес насторожил уши и замер, затем бросился вперед и, заскулив, заметался по поляне. Забелин подошел к лежащему, нагнулся над ним и только теперь заметил на его спине маленькое пулевое отверстие. Тело убитого уже успело остыть.

Агронома охватил страх, он поднялся и бросился обратно в полк. Он бежал, ничего не разбирая, натыкаясь на пни и кустарники.

Вызванный по требованию подполковника Жилина судебно-медицинский эксперт вскрыл тело Родина здесь же, в лазарете. Капитану Данченко пришлось несколько часов дожидаться в приемной, пока эксперт полковник медицинской службы Хлынов и подполковник Вартанян не закончили вскрытия.

Хлынов, пожилой человек, седой, большеголовый, стриженный бобриком, вышел из секционной и, вытирая руки полотенцем, сказал капитану Данченко:

— Первый случай в моей практике. Отдельные органы трупа необходимо срочно отправить на судебно-химическую экспертизу. Прошу вас, капитан, договориться насчет самолета.

— Вас ждет подполковник Жилин, — доложил капитан.

— Хорошо, проводите меня к подполковнику, — согласился Хлынов и, надев фуражку, вышел из лазарета.

Данченко довез эксперта до отдела и на этой же машине поехал к командиру полка, чтобы договориться о самолете.

Хлынов сел в предложенное ему кресло и медленно, испытывая терпение Жилина, заговорил:

— В него стреляли с близкого расстояния. Пуля попала в левый плевральный синус во время выдоха, не задев легкое и не затронув диафрагмы. Пуля, будучи немного запилена, у конца развернулась на четыре маленьких лепестка. После такого, я бы сказал, удачного ранения, когда не задет ни один жизненно важный орган, раненый через десять дней был бы работоспособен, но… Смерть наступила мгновенно от паралича сердца. Я не могу сказать этого с уверенностью, но мне думается, что пуля была отравлена…

— Вам ассистировал подполковник Вартанян? — озабоченно спросил Жилин.

— Не беспокойтесь, Василий Михайлович, я своих подозрений никому, кроме вас, не высказывал, — сказал Хлынов, — как-никак тридцать лет судебно-медицинской практики.

— Вы не могли бы определить день и время смерти?

— Можно предположить, что смерть наступила между двадцатью двумя и двадцатью тремя часами в ночь с субботы на воскресенье. Я повторяю: можно только предположить, — подчеркнул Хлынов.

Вошел капитан Данченко и доложил, что самолет готов к вылету.

— Товарищ капитан, вы отправитесь вместе с полковником медицинской службы, дождетесь результатов судебно-химической экспертизы и привезете заключение, — распорядился Жилин.

Данченко вернулся в полк только под утро и прямо с аэродрома явился в отдел, где его ждал подполковник.

Вскрыв конверт, Жилин прочел письмо:

«Уважаемый Василий Михайлович! Все-таки мне пятьдесят семь лет, и я чертовски устал; написать протокол экспертизы нет сил, но, зная, что вам дорога каждая минута, сообщаю результат: пуля калибра 7,65 надпилена и отравлена соком семян строфантуса. Строфантус действует мгновенно, вызывая паралич сердца. Известен этот яд давно. Еще негры, живущие у озера Танганьика и по реке Замбези, пользовались соком строфантуса для изготовления отравленных стрел. Строфантус — разновидность, очевидно, известного вам комнатного цветка олеандра.

С приветом, полковник медицинской службы

Хлынов».

VII. Гроза

В полку не были известны события, предшествовавшие смерти Михаила Родина. Об этом позаботился подполковник Жилин. Из города ползли слухи один нелепее другого; сходились они в одном: лейтенант был убит Мякишевым из чувства ревности.

Родина в полку любили, и проводить его в последний путь пришли немало друзей и товарищей. Шел за процессией и Чингис. Похудевший, со впалыми боками, прислушиваясь к медленным шагам уходивших людей, он остался у ворот старого деревенского кладбища и тихо выл, глядя на позолоченную маковку колокольни.

Мишу Родина похоронили подле большой развесистой липы, и техник-лейтенант Левыкин сказал простую, трогательную речь.

Облака низко ползли над лесом, задевая за кроны старых деревьев.

Комов вышел из кладбищенского сада боковой калиткой. Ему казалось, что его уход остался незамеченным, но, уже идя по тропинке, он услышал позади себя чьи-то легкие шаги. Комову хотелось побыть одному, и он пошел быстрее.

— Анатолий Сергеевич! — услышал он, обернулся и узнал Лену.

Девушка нагнала Комова, и они молча пошли рядом. Низкорослая ромашка пудрила ее обутые в сандалеты ноги желтой пыльцой. Комов видел, что девушка хотела о чем-то спросить его и в то же время сдерживала себя, боясь потревожить эту грустную, торжественную тишину. Так же молча они по камням перешли ручеек и сели на его берегу.

На Леночке было бледно-голубое штапельное платьице с неглубоким вырезом на шее, обнажавшим тоненькую цепочку и медальон. В медальоне был портрет отца.

Обтянув платье